Было лето. Воробьи неустанно перелетали от томящейся зелени одной кроны к зелени другой.
Она, на одной из свежеокрашенных, ещё не расписанной скамье, пыталась рассмотреть солнце, из за чего щурила и потирала свои глаза с чересчур светлыми ресницами, жевала розовую жвачку, надувая большие звонко погибающие пузыри, отмечала что-то зелёным карандашом в толстой книге с простой обложкой. Хлоп. И жвачка намертво опутала выгоревший рыжеватый локон. этот "хлоп" был нелепым началом его любви к ней.
У него были глаза- отражения твоих и улыбка скривлённая вправо. Он был обычным продавцом, фруктов и цветов летом, джемов и семян с луковицами зимой. Денег мало, но главное, что есть крыша над головой, пусть твой домик больше напоминает беседку. Но, проводя большую часть времени в саду, где ему находилась работа и весной, и летом, и осенью и самой морозной зимой, в коею труда больше всего, он не замечал убогости своего существования.
Загорелое приветливое лицо, выстирано-выгоревшая на постоянном солнце рубашка, протёрто-подранные в десятке мест джинсы, стёрто-стоптанные кеды, улыбка-взгляд. Десятки девушек клубились вокруг его скромной палаточки цветов и фруктов, а он простодушно продавал за гроши или дарил, и все воспринимали это как симпатию. Он же просто любил свою работу, цветы и фрукты. Плавлено-восковые цвета яблок, ромашки, корзины полные темных, будто винных вишен, пожалуй, меньше всего он любил розы, но никогда не выказывал к ним неуважения открыто. Они казались ему надменными и избалованными, названные королевы лишенные благородного происхождения, но никогда и не чем не обидел он розу или розовый куст, заботливо укрывая зимой, подвязывая летом.
Он был нем, точнее так считали окружающие, с которыми он ни разу не перекинулся и парой слов, видимо затаившие обиду.
Никто не знал его имени. Правда, оно когда-то было написано на широкой вывеске над лавочкой, но на неё попросту не обращал внимания, наверное, были очень заняты или торопились куда-то. В общем, когда на неё кто-то смотрел сейчас, то не видел ровным счётом ничего, что могло бы сказать ему об имени этого безмолвного юноши, лишь облупившаяся краска, выжженная и вымороженная серая доска. И каждый дал ему своё имя, кто-то называл его садовым эльфом, кто-то фруктовым волшебником, кто-то принцем садов, некоторые незаурядные злословы называли его немым джемоваром, а просто злословы нищим или сумасшедшим; чаще всего всё это хранилось при них, а если и произносилось в слух, да ещё и при нём... то не происходило ровным счётом ничего, он просто улыбался своей сломанной улыбкой и продолжал работать.